УЧЕНИЕ ПИАЖЕ О РАЗВИТИИ ИНТЕЛЛЕКТА

Психологические воззрения швейцарского психолога Жана Пиаже (р. 1896) сложились на основе общего биологического понимания процесса развития как взаимосвязи ассимиляции и аккомодации. При ассимиляции организм как бы накладывает на среду свои схемы поведения, при аккомодации перестраивает эти схемы соответственно особенностям среды. Из этого следо­вало и определенное понимание развития интеллекта. Оно мыс­лилось не как выявление изначально заложенных форм (априо­ризм, преформизм), но и не по типу «чистой доски» (эмпиризм, представление о том, что развитие — накопление отпечатков среды), а как «единство ассимиляции и аккомодации». Этот взгляд направлял на раскрытие моментов, зависящих не от запрограммированных в телесном устройстве факторов и не от внешних влияний, а от актов, посредством которых организм адаптируется к своему окружению. Для человека таким окру­жением, как полагал первоначально Пиаже (под влиянием соци­олога Дюркгейма), служат порождаемые обществом и фиксируе­мые в языке «коллективные представления». Тем самым, во­преки уверенности Пиаже в том, что он исходит из принципа нераздельности организма и среды, его теоретическую установку изначально пронизывал дуализм: индивид с его собственными психическими ресурсами противостоял социальному миру, све­денному к совокупности идей.

ТЕОРИЯ «ПОЛЯ» КУРТА ЛЕВИНА

В 1933 г. вместе с волной эмигрантов, спасавшихся от нацизма, в Соединенные Штаты Америки прибыл доцент Берлинского университета Курт Левин (1890—1947). Он работал два года в Стенфордском университете, затем в университете Иова.

НЕОФРЕЙДИЗМ

Лидерами неофрейдизма принято считать К. Хорни (1885— 1953) и Э. Фромма (р. 1900). В 20-х годах Хорни была прак­тикующим психоаналитиком в Берлине. Она испытала в из­вестной степени влияние марксизма. Действительный смысл марксистского мировоззрения, его революционная сущность остались, однако, ею непонятыми. Тем не менее знакомство с марксистской теорией не прошло бесследно. Оно побудило Хор­ни подвергнуть критике фрейдистский постулат о фиксирован­ных биологических влечениях и акцентировать роль социальных факторов. В начале 30-х годов группа западноевропейских аналитиков переехала в США. Это был период крупных потрясений в миро­вой системе империализма. В Германии пришел к власти фа­шизм. Соединенные Штаты только что пережили жесточайший экономический кризис, Во всем капиталистическом мире классовые и идеологические противоречия приобрели исключитель­ную остроту. Общественно-политическая атмосфера придала ис­следованиям психической деятельности новую направленность. Быстрыми темпами развивается социальная психология, став­шая на путь эмпирического изучения «человеческих отношений», анализа общественного мнения, выявления установок и т. д.

Социобихевиоризм

Американский философ Джордж Мид, работавший в Чикагском университете (главном центре функ­циональной психологии), попытался учесть своеобразие детер­минации человеческого поведения в своей концепции, названной социальным бихевиоризмом.

Мид выступил как ведущий теоретик направления, на концепциях и подходах которого, по свидетельству А. Роуза, «воспитывалась, вероятно, по­ловина социологов в США» (25, VII). Это направление не имеет определенного названия. Для его обозначения иногда используют такие термины, как «теория ролей» или «чикагская традиция» (поскольку его лидеры — Мид, Дьюи и Парк работали в Чикагском университете).

Ее близость к бихевиоризму опре­деляется тем, что, согласно Миду, психическое должно объяс­няться в терминах объективно наблюдаемого поведения.

ЭВОЛЮЦИЯ БИХЕВИОРИЗМА

Психологи капиталистического Запада по-прежнему ориентиро­вались на идеалистическую методологию. Выход из тупика и предпосылку достижения искомого единства не на вербальной, а на реальной, эмпирически контролируемой основе они видели в новом варианте позитивистской философии — операциона-лизме. Операционализм сложился под влиянием бихевиористских идей. Он представляет собой своеобразную картину взаимодей­ствия концепции человеческого поведения с концепцией дея­тельности ученого. Благодаря Уотсону и другим бихевиористам приобрело популярность представление о том, что первичным пси­хическим элементом следует считать не ощущение (как полага­ли Вундт, Мах, Титченер и др.), а двигательную реакцию. Но ведь и научное исследование есть своего рода «поведение». Этот вывод и сделал из бихевиористских идей гарвардский математик и физик П. Бриджмен. В том же 1927 г., когда Бюлер заговорил о кризисе психологии, он выдвинул концепцию, согласно которой основные элементы научного значения — понятия не содержат ничего, кроме системы операций (действий), доступных наблю­дению ученого, посредством которых эти понятия устанавлива­ются. Такая точка зрения (от нее впоследствии сам Бриджмен ре­шительно отказался) была изложена им в книге «Логика совре­менной физики» (1927). Бриджмен, в частности, писал: «Поня­тие о длине определяется (фиксируется), когда определяются (фиксируются) операции, посредством которых длина измеря­ется. Поэтому понятие о длине содержит не более чем группу операций. Понятие является синонимом соответствующей группы операций» (6, 5). Речь шла о понятиях физического мира, пре­терпевших коренные изменения с переходом от классической (ньютоновской) физики к релятивистской (эйнштейновской). Бриджмен предполагал, что точным определением лабораторных процедур удастся спастись от субъективизма, поскольку эти про­цедуры доступны контролю, повторению, внешнему наблюдению (в отличие от образов, неотчуждаемых от субъекта). В действительности операционалнзм лишал понятия отража­тельного характера и оставлял в качестве их единственного ре­ального коррелята измерительные, наблюдательные и т. п. акты субъекта. У Бриджмена речь шла о понятиях физического мира. Поскольку же психологи всегда воспринимали физику как идеал и образец для своих построений, они стали присматриваться к учению о том, что основа научного знания, его логический ко­стяк не имеют за собой никакой иной ценности, кроме измери­тельных процедур и других объективно проверяемых операций исследователя. В психологии не происходило столь радикальной ломки поня­тий, как в науках о физическом мире. Но ситуация в ней явля­лась глубоко кризисной. Операционалнзм обещал покончить с субъективизмом, придать понятиям естественнонаучную стро­гость. Его сторонниками становятся видные американские пси­хологи: Толмен, Боринг, Макджеш, Скиннер, Стивене и др. В специальной работе (31) Стивене изложил следующие посту­латы операционализма как руководящие для психологии: а) все высказывания о явлениях (эмпирические предложения) сводятся к таким простейшим терминам, в отношении которых достижимо общее согласие (социальный критерий); б) опыт отдельной личности исключается; в) изучается кто-либо другой (организм или личность), но не сам экспериментатор; г) экспериментатор может анализировать события, происходящие в нем самом, но в этом случае он их трактует так, как если бы они совершались другой личностью; д) признаются только такие предложения (суждения), истинность или ложность которых может быть по требованию проверена путем применения конкретных операций; е) основной операцией является различение. Оно играет ту же роль, какую у Маха выполняли ощущения; ж) четко различаются формальные и эмпирические предложения, чтобы избежать бесконечной путаницы. Как указывал Стивене, операционалнзм — это не новая школа в психологии, не система правил для проведения эксперимен­тов и даже не гарантия согласия, хотя его целью и является до­стижение согласия. Все психические реалии сводятся к опера­циям, посредством которых они наблюдаются. Программа операционализма не содержала в методологическом плане ничего существенно нового, но тем не менее идея распространения бихевиористской процедуры (применявшейся до того к подопытным животным) на деятельность самого ис­следователя поведения была встречена в 30-х годах в американ­ских психологических кругах с большим энтузиазмом. Лишь в следующем десятилетии развеялось иллюзорное представле­ние, будто верификация (проверка) психологических «предло­жений» путем их сведения к операциям, посредством которых они были установлены, превратит психологию в точную науку и избавит от «псевдопроблем». Операционалнзм стал философским компасом для реформа­торов поведенческой психологии, среди которых наиболее зна­чительными фигурами были Эдвард Толмен (1886—1959) и Кларк Халл (1884 —1952). Они возглавили направление, полу­чившее название необихевиоризма. Когнитивный бихевиоризм. Толмен, имея инженерное образование, некоторое время занимался психологией в Германии у Коффки до того, как его учитель вошел в гештальтнетекий триумвират. В начале 20-х годов, работая преподавателем пси­хологии в Калифорнийском университете (Беркли), Толмен во­сторженно встретил уотсоновскую программу. Гештальтистская школа повлияла на него в двух отношениях: он усвоил идею целостности и убеждение, что главным в поведении является его внутренний план. Бихевиоризм устранил этот план по мотивам его принципиальной недоступности объективному прямому наблюдению. Здесь бихевиоризм был полностью солидарен с гештальтизмом, который также исходил из мнения, что внутрипсихическое, будучи доступно одному только субъекту, обра­зует его феноменальное поле. Операционалнзм, казалось, открывал перспективу перевести феномены, никому кроме самого субъекта не доступные, на язык объективно наблюдаемых операций исследователя этих фено­менов. Все эти соображения производили впечатление и на тех пси­хологов, которые видели дефекты бихевиоризма, но в то же время считали невозможным изгнать из психологии образ, мотив и другие фундаментальные понятия и проблемы. Они задумыва­лись над возможностью распространить методологию бихевио­ризма на игнорируемые им стороны психической деятельности. Инициатором такого исследования внутренних процессов, со­вершающихся между стимулом и реакцией, и выступил Толмен. Он исходил из того, что для этих процессов должны существо­вать столь же объективные показатели, какими пользуются при изучении стимулов и реакции, доступных внешнему наблюдению. Своп вариант бихевиоризма Толмен изложил в книге «Целе­направленное поведение у животных и человека». Понятие о цели было главным камнем преткновения для Уотсона и его последователей. Направление их поисков заключалось в том, чтобы в противовес функционалистской психологии с ее телеологическим способом мышления утвердить присущий естественным наукам детерминизм. Понятие о цели в психологии предполагает образ и мотив (а не только раздражитель и органическую по­требность). Эти категории и ввел Толмен, сохранив уверенность Уотсона в том, что психология, чтобы стать наукой, должна ограничиться объективно наблюдаемым. Свой бихевиоризм Тол­мен называл «молярный». Этот термин был избран с целью противопоставить взгляд на поведение как на целостный процесс «молекулярному» бихевиоризму, трактующему поведение как совокупность изолированных двигательных актов. Толмен ввел понятие о промежуточных переменных (шгегуе-шп§ уапаЫез), под которым понималась совокупность позна­вательных и побудительных факторов, действующих между непо­средственными стимулами (внешними и внутренними) и ответ­ным поведением. Промежуточные переменные — это детерми­нанты, которые опосредствуют двигательную реакцию (зависи­мая переменная) на раздражитель (независимая переменная).

К независимым переменным были также отнесены физиологическая потребность, наследственность, прежний опыт и возраст.

Сперва Толмен исходил из двух классов промежуточных пе­ременных: потребностных (потребность в пище и безопасности, а также сексуальное влечение) и познавательных (восприятие, умение и др.). В дальнейшем (1951) он пересмотрел свой подход и выделил три группы: потребностная система, система ценност­ных мотивов (предпочтений одних объектов другим) и бихевио-риальное поле (ситуация, в которой совершается действие) (35). Концепция Толмена расшатала бихевиористские постулаты и стимулировала разработку новых экспериментальных программ исследования научения. Формула «стимул — реакция» в ее ис­ходном варианте удержаться более не могла. По Толмену, поведение регулируется центральными детер­минантами. Используя объекты среды, организм вырабаты­вает по отношению к ним установку, готовность соотнести средства и цели еще до того, как совершается открытая реак­ция. Он выучивается не «коннексиям» (стимулам — реакциям), а знанию о том, «что ведет к чему». Он руководствуется «мат­рицей ценностей — убеждений», представляющей иерархию ожи­даний об объектах. Все это были «менталистские» понятия. Тол­мен этого и не отрицал. Но он претендовал на то, что ему уда­лось перевести их на бихевиористский язык. Толмен поставил большое количество экспериментов над крысами, доказывая, что объяснить, как они приобретают лабиринтные навыки, можно только с помощью промежуточных переменных. Так, в процессе научения животное обнаруживало своего рода изо­бретательность, решая проблему, оно намечало и проверяло «гипотезы». У него были ожидания, установки и готовность реагировать. По-новому были оценены Толменом два главных закона бихевиоризма, сформулированные Торндайком: закон упражне­ния и закон эффекта. Закон упражнения, если его трактовать как закрепление реакции в силу ее более частого повторения, по сравнению с другими не имеет, с точки зрения Толмена, боль­шой объяснительной ценности. Истинный смысл упражнения состоит не в упрочении связей (коннексий) между раздражите­лем и двигательным ответом, а в образовании определенных познавательных структур. Крыса научается, например, нахо­дить в лабиринте путь к пище благодаря тому, что у нее скла­дывается «познавательная карта» этого пути, а не простая сумма двигательных навыков. Устремленное к цели животное различает сигналы среды, связывая с ними свои ожидания (ехресШюпз). В случае, если ожидание не подтвердится, пове­дение изменяется. Усвоенная животным «познавательная карта», следовательно, подкрепляется ожиданием и его подтверждением, а не самим по себе удовлетворением органической потребности. Толменом было введено также понятие о латентном научении, которое понималось как скрытое, ненаблюдаемое научение, при известных условиях проявляющееся в действии. Оно свиде­тельствует о том, что закон эффекта (полагающий, что без пря­мого подкрепления каждого движения состоянием удовлетворен­ности (или дискомфорта) оно не сохраняется) не может пре­тендовать на универсальность. Процесс научения происходит и в тех случаях, когда подкрепление отсутствует. Животное как бы исследует ситуацию возможного действия. У него форми­руются познавательные структуры («знаковые гештальты»), с помощью которых в дальнейшем достигается оптимальный эффект. Этот вывод опирался на следующий эксперимент. Срав­нивалось поведение в лабиринте различных групп крыс. Одна группа регулярно получала пищу, тогда как другая в течение многих проб не находила в кормушке пищи и получала ее лишь через 10 дней. Кривая научения второй группы показывала,что и в период, когда отсутствовало подкрепление, животное все же обучалось. Оно за этот период обследовало лабиринт, узнавало характер расположения в нем коридоров, строило познаватель­ные структуры и поэтому, получая подкрепление, сразу же де­лало меньше ошибок. Эти положения Толмена дали повод назвать разработанную им концепцию научения «познавательной» («когнитивной»). Вводя в противовес прежним бихсвиористам внутренние фак­торы, Толмен, однако, не смог предложить их детерминистское объяснение. Между реальным телесным действием и «познава­тельной картой», «матрицей ценностей — убеждений» и другими внутренними ориентирами этого действия в его теории зияла пропасть. Толмен, как заметил Газри, изобразил своих крыс «погруженными в мысли», но он бессилен был объяснить, исходя из системы своих понятий, как же они все-таки добираются до кормушки. Образ — мотив, с одной стороны, и реальное телесное действие — с другой, по-прежнему оставались расщепленными. ,. Коренной причиной слабости позиции Толмена являлась его операционалцстская методология. Он был убежден, что полу­чает достоверную информацию о внутреннем плане поведения, исходя из объективных данных, а не из субъективных соображе­ний, когда на реальное поведение организма переносятся све­дения, которые почерпнуты человеком из своего донаучного опыта. Но под объективными данными он понимал, согласно предписаниям операционализма, эффекты своих собственных процедур. Конечно, в этих эффектах отражалась реальность, но она неизбежно ограничивалась частным фрагментом поведения. Невозможно было склеить из этих фрагментов целостную, су­ществующую независимо от исследовательских операций психо­лога картину целесообразной регуляции поведения. Для этого требовалась новая теория. Создать таковую Толмен не смог. Чем же объяснить глубокое, длившееся не одно десятилетие влияние его исследовательской программы на американскую психологию? Подобно тому как сам Толмен в начале 20-х годов почувствовал облегчение после того, как Уотсон развеял сте­рильную атмосферу интроспекционизма, американские психо­логи в начале 30-х годов почувствовали облегчение от «очисти­тельной» работы Толмена, который преодолел прямолинейность мысли Уотсона, вычеркнувшего из психологии ее важнейшие понятия и проблемы. «Промежуточные переменные» вводили познавательный и мотивационный факторы в качестве необходимых моментов, при выпадении которых адаптивное взаимодействие организма со средой становится невозможным. И то, что экспериментальный анализ этих факторов привел к понятиям, сходным с выработан­ными на другом материале и другими методами (см. отмеченные выше исследования навыков, внимания, восприятия, мышления), говорило о соприкосновении с психической реальностью, которая и воспроизводилась в таких терминах, как «установка», «зна­ковая структура», «задача», «антиципация» и др. Многие из этих терминов, как помнит читатель, возникли в эксперимен­тальной психологии в результате открытия явлений, имеющих ценность безотносительно к интроспекции. Но они были открыты при анализе фактов психической деятельности человека. Толмен пришел к ним в результате опытного изучения крысы в лаби­ринте— объекта, неспособного к вербальному отчету о собствен­ных состояниях. Поэтому своеобразие работ Толмена состояло еще и в том, что они запечатлели некоторые особенности обще-психического уровня детерминации жизнедеятельности, т. е. уровня более высокого, чем тот, на котором замкнулся кругозор «старого» бихевиоризма. Вместе с тем обе бихевиористские концепции объединяли догмы позитивизма. Обе отождествляли закономерности поведения человека и животного, т. е. являлись редукционистскими. Существо вопроса не менялось от того, что основанием для ре­дукции служили не стимулы и реакции, а «знаковые струк­туры», «гипотезы» и «ожидания». В течение тридцати лет Тол­мен ставил опыты над крысами, полагая, что, хотя присущие человеческому поведению «успехи, устойчивые особенности и социально неприемлемые отклонения... сформированы в конеч­ном счете специфическими культурами, тем не менее остается верным, что лежащие в основе общие законы интеллекта, моти­вации и нестабильности могут изучаться на крысах с таким же успехом, как на человеке и к тому же на них это делать легче» (34, 165). В значительной степени благодаря Толмену в амери­канской психологии 30—40-х годов стало привычным тракто­вать человека как большую белую крысу. Гшютетико-дедуктивный бихевиоризм. Другим, еще более влиятельным теоретиком необихевиоризма был Кларк Леонард Халл. Его теория также явилась реакцией на уже рассмотрен­ные нами запросы логики развития психологии, своеобразно преломившиеся в новой кризисной ситуации в этой науке на рубеже 20—30-х годов: смягчить крайности первоначального варианта бихевиористской концепции, но сохранить ее посту­латы, касающиеся детерминизма и объективного метода; пост­роить единую теорию, которая сомкнула бы бихевиористский подход с гештальтистским (принцип целостности) и фрейдист­ским (принцип мотивационной динамики); ввести в эту теорию идеи, объясняющие целеустремленность поведения, а примени­тельно к человеку — его социальные параметры. Толменовский ответ на эти запросы мы знаем. У Толмена человек оказался «большой белой крысой», у Халла — «маленьким роботом» со своеобразной необихевиористской программой. Так же как Толмен, Халл, прежде чем заняться психологией, получил инженерное образование, и это сказалось на складе его ума. Его психологические интересы перемещались с проблемы мышления на изучение способностей (в плане профориентации), а затем — гипноза. Его книга «Гипноз и внушаемость» (1933) (13) получила широкую известность, как выдающаяся попытка изучить гипнотические явления посредством объективного ме­тода. Слабое здоровье (он с детства плохо видел, а затем пе­ренес полиомиелит) не мешало Халлу отдавать много энергии обучению постоянно окружавшей его молодежи. Он создал в Йельском университете крупную научную школу, из которой вышли такие видные американские психологи, как К- Спенс (1907—1967), Нил Миллер (р. 1909), О. Маурер (р. 1907) и др. Теоретические воззрения Халла формировались в атмосфере, когда в центре интересов психологического мира оказались идеи Уотсона. Но Халл внимательно изучал и программы других школ. Он пригласил для чтения лекций Коффку, а в 30-х годах его ученики занимались экспериментальным изучением феноменов, на которые направил внимание Фрейд. Но наибольшее впечатление на Халла произвело учение об условных рефлексах. I В те годы крупным событием в американской психологии был перевод на английский язык павловских работ. (И. П. Павлов приобрел к тому времени авторитет крупнейшего психо­лога мира. Именно психолога, а не только физиолога, каким он прославился уже в начале века, после присуждения Нобелевской премии за работы по пищеварению.) Издание вышло в 1927 г., через два года после уотсоновского «Бихевиоризма», и глубоко повлияло на крупнейших бихевиористов новой фор­мации— Халла и Скиннера. Все понимали, что павловская трактовка поведения отличается от торндайковской. Различие между ними дало впоследствии повод Скиннеру, продолжав­шему линию Торндайка, противопоставить условный рефлекс так называемой оперантной реакции. Халл исходил из того, что серьезная психологическая теория должна устанавливать общие законы, из которых любые формы поведения выводятся в ка­честве частных случаев. Для этого, по Халлу, ей следует к пред­писаниям бриджменовского операционализма и к толменовскому понятию о промежуточных переменных присоединить созданный точными науками гипотетико-дедуктивный метод. Это значит, что психология, подобно геометрии Евклида и механике Нью­тона, должна начинать с нескольких общих постулатов и теорем, выводить из них более частные положения, экспериментально проверять их и преобразовывать в другие, если они этой про­верки не выдерживают. Психология опиралась на количествен­ные методы с первых самостоятельных шагов. Но к математи­ческому выражению закономерной связи своих фактов она шла начиная от Вебера, индуктивным путем. Халлу принадлежит первая попытка построить дедуктивно-математическую теорию поведения. Он вдохновлялся убеждением, что гипотетико-дедук­тивный метод позволит покончить с разбродом, воцарившимся из-за противоборства школ, и превратить психологию во всеобъ­емлющую, но вместе с тем точную науку. Сперва Халл с группой сотрудников попытался испытать свои новые идеи (используя аппарат математической логики) на материале исследований ассоциативной памяти, восходящих к Эббингаузу. Затем он использовал в целях формализации и квантификации всей системы психологических понятий павлов­ское учение об условных рефлексах («Принципы поведения», 1943). Главный халловский замысел состоял в том, чтобы перевести знание о поведении на физико-математический язык.

«Прогресс должен состоять в том, чтобы записывать одно за другим сотни уравнений, в том, чтобы экспериментально определять одну за другой сотни эмпирических констант, содержащихся в уравнениях, в том, чтобы изобре­тать практически применимые единицы для измерения количества, выраженных этими уравнениями... в строгой дедукции одна за другой тысяч теорем и корол-лариев из первичных определений и уравнений, в тщательном проведении тысяч критических количественных экспериментов»,— писал Халл.

Почему же в таком случае он перешел от эббингаузовского материала к павловскому? Ведь заучивание бессмысленных сло­гов (каждый из которых представлял равную другим единицу, а число этих единиц, частота их повторения, интервалы между заучиванием и воспроизведением и все остальные переменные подлежали точному количественному учету) являлось значи­тельно более благодатным объектом для математических обоб­щений, чем динамика процессов возбуждения и торможения в центральной нервной системе. Объяснение следует искать в том, что модель Эббингауза была выстроена на принципах механистического детерминизма, тогда как модель Павлова — биологического. Ключевой задачей необихевиоризма являлось детерминистское объяснение механизмов построения новых форм адаптив­ного целесообразного поведения (научения). Эббингауз и психо­логи, следовавшие его тактике, изучали процесс научения, но ни адаптивность, ни целесообразность не были присущи (соот­ветственно их механистической схеме) этому процессу, тогда как учение о высшей нервной деятельности объясняло указанные признаки, руководствуясь дарвиновским представлением о взаи­модействии между организмом и средой. Стало быть, постулаты, которые выдвигались Халлом в качестве априорных (с тем, чтобы затем дедуцировать из них совокупность подлежащих экспериментальной проверке положений), извлекались в конеч­ном счете из учений (сперва Эббингауза, затем Павлова), про­веренных тысячами и тысячами опытов и потому уже имевших обширную и надежную эмпирическую основу. Ставшие аксиоматическими геометрия Евклида или механика Ньютона, уподобляясь которым психологическая теория по замыслу Халла сможет приобрести искомую универсальность и предсказательную силу (столь важную и для практики), были продуктом многовекового развития предшествовавших им бес­численных менее совершенных теоретических проектов и систем. Психология не имела такой традиции, какую имели геометрия или физика. И скачок от добытого благодаря прежним достиже­ниям к вершинам универсальной теории, с высоты которой уда­лось бы объять неисчислимое многообразие феноменов пове­дения (с целью предсказания и контроля), не мог произойти*.

Критики справедливо указывали на ненадежность халловских обобще­ний, которые, претендуя на универсальность, имеют за собой крайне ограни­ченные эмпирические основания . Халл вводил в свои постулаты в ка­честве констант (действительных для любых форм поведения) величины, полу­ченные в частных экспериментальных ситуациях при выработке условных реф­лексов. Он, например, предложил принять за одну из поведенческих констант (он назвал ее «уотом» в честь Уотсона) «стандартное отклонение данного потенциала реакции у стандартной белой крысы в возрасте 90 дней, обучаю­щейся простому манипулятивному акту, который требует нажатия 10-грам­мового рычага при подкреплении пищей весом в 2,5 грамма» и т. д.

Тем не менее Халл своим энтузиазмом заразил многих американских психологов, и в 30—40-х годах в списке чаще всего цитируемых авторов он значился первым. Халла сближал с Тол-мемом поиск промежуточных переменных, отразивший распад радикального бихевиоризма. Как и Толмен, Халл не отверг «внутрипсихические» факторы, а искал их доступные объектив­ному контролю эквиваленты. В состав указанных факторов он ввел такие, как сила навыка (она считалась функцией коли­чества проб, т. е. попыток совершить реакцию) «драйв» (по­требность), под которой понималась величина, производимая от депривации (лишения пищи, воды и т. п.), подкрепление и др. Как и у Толмена, «промежуточные переменные» у Халла суть нечто недоступное прямому наблюдению. Но они устанавли­ваются с не меньшей объективностью и точностью, чем непо­средственно фиксируемые взором экспериментатора физические раздражители и ответные двигательные реакции. В отличие от Толмена Халл придал своей системе высокий уровень формализации, стремясь однозначно определить каж­дую промежуточную переменную, в том числе и количествен­но.

«промежуточные переменные», которые полагалось включать в теорию лишь после экспериментальной проверки и математической обработки результатов опытов, были призваны покончить с представлением о «гомункулюсе».

Вместе с тем различие между двумя главными вариан­тами необихевиоризма состояло не только в этом. Они расходи­лись также и в категориальной ориентации. Концепцию Толмена в историко-научной литературе принято называть «познаватель­ной», и мы видели, что особо важное значение в регуляции поведения Толмен придавал «когнитивным» структурам, способ­ности организма «знать как», «что ведет к чему» и т. п. Для Халла основная детерминанта поведения — «редукция потребности». В глубинах организма возникает какая-либо потребность (пищевая, сексуальная, потребность в сне, дея­тельности, температурной регуляции и др.). Энергетизируя по­ведение, она разряжается посредством внешних стимулов, бла­годаря чему подкрепляется реакция, которая ведет к ее удов­летворению. Постепенно нарастает потенциал реакции (sEr). Это понятие занимает центральное место вхалловскойсистеме. Стадо быть, если Толмен попытался внедрить в бихевиорист­ский строй мышления категорию образа, то Халл — категорию мотивации. (В ее трактовке Халл стремился объединить павловский принцип под­крепления с торндайковским «законом эффекта») Важным нововведением Халла было различение первичного и вторичного подкреплений. Потребность всегда связана с раз­дражителями, ослабление силы которых в свою очередь играет роль подкрепления, но уже вторичного. Голодный ребенок пере­стает кричать, когда мать берет его на руки. В этом случае изменение положения тела само по себе начинает приобретать мотивационную силу и на основе этого приобретенного (вторич­ного) подкрепления могут быть выработаны новые навыки. Тем самым наметился переход от представления о том, что все при­обретенные реакции укоренены в одной и той же основной по­требности (например, пищевой), к взгляду, предполагающему, что сами потребности могут изменяться и развиваться. Различия категориального порядка определили расхождения между Толменом и Халлом в подходе к проблеме, ставшей для необихевиоризма центральной под давлением требований логики развития детерминизма. Это была проблема целенаправлен­ности поведения, которую «уотсонизм» просто-напросто игнори­ровал, поскольку для него устремленность к цели и причинность выступали как несовместимые понятия. Термин «целенаправлен­ное поведение» Толмен поставил в заголовок своего главного труда. Это поведение объяснялось познавательными способно­стями к построению гипотез, предвосхищению будущего резуль­тата и т. п. Халл также полагал, что теория поведения обязана включить в свой состав понятия, которые позволили бы объяс­нить такие неотъемлемые признаки поведенческих реакций, как их регулируемость ожиданием, намерением и т. п. Согласно Толмену, крыса, попадая в лабиринт, строит гипотезы. Согласно Халлу, она производит частичную «антиципирующую реакцию», т. е. незаметно реагирует на целевой объект (например, пище­вое подкрепление) до того, как его достигнет. Требуя от психологов, чтобы они подходили к любым изу­чаемым ими объектам как к роботам, машинообразно поддер­живающим свое существование, Халл соединял с понятием о «роботе» свойство целесообразности . Живая машина у Халла способна действовать целесообразно, изменять поведе­ние соответственно изменившимся условиям, быть движимой исконными и приобретенными потребностями. Такие машины механике неведомы. Идея машинообразной целесообразности была важным новшеством. Она требовала объяснить роль цели в детерминации поведения на иных началах, чем было принято веками, когда эта роль мыслилась лишь в той форме, в какой она присуща сознательному целеобразованию и целеполаганию у человека. Именно в те годы, когда Халл размышлял о возможности перевести понятие о цели на язык объективной психологии, создавались новые машины, способные действовать «целесооб­разно». Это были кибернетические машины. Информационный принцип, лежащий в основе их работы, был Халлу неведом. Тем не менее складывавшиеся в недрах необихевиоризма пред­ставления воздействовали на атмосферу, в которой зарождалась кибернетика. Наряду с обращением к понятию о цели Халла отличало от радикальных бихевиористов стремление преодолеть их «атомизм». Его завершающий труд назывался «Система по­ведения» (1952). Принцип целостности, хотя и в аморфном виде, выдвигали гештальтисты. У Халла целое выступает не как не-расчлененное «поле», а в виде связного взаимодействия пере­менных, «семейства навыков» и иерархии мотивов. Известные различия между толменовской и халловской мо­дификациями бихевиоризма имелись и в вопросе о реальности, стоящей за понятием о промежуточных переменных. Как из­вестно, задолго до необихевиоризма Вудворс ввел формулу «сти­мул— организм — реакция». На первый взгляд «промежуточные переменные» соответствовали среднему члену этой формулы. Однако верность необихевиористов операционалистской методо­логии препятствовала такому выводу. Между сторонниками концепции «промежуточных перемен­ных» разгорелись споры по поводу того, являются ли эти пере­менные «внутриорганизменными» (указывающими на процессы, которые реально совершаются в организме) или «внутритеорети-ческими» (т. е. действительными в пределах принятой теоретиче­ской системы). «Без сомнения, Халл и его коллеги многие сотни часов дискутировали по поводу того, разумно ли придать конструк­там своей теории физиологическую интерпретацию» . В итоге дискуссий Халл склонился к мнению, что промежуточные переменные указывают на некоторые телесные процессы. Вместе с тем необихевиоризм отверг представления, согласно которым субстратом этих процессов служит головной мозг. Исследования Павлова, оказавшие глубокое и стойкое влия­ние на бихевиористское движение, в методологическом плане были с ним несовместимы. (Начиная от первоначальных вари­антов типа концепции Газри, подвергнутой критике Павло­вым, до утонченных необихевиористских построений.) Халл не­устанно работал над тем, чтобы придать своей теории более строгий характер. Тем не менее она постепенно утрачивала влияние. Некоторые историки объясняют это тем, что «Халл стал до некоторой степени жертвой страстного интереса к математике. Он использовал любую возможность, чтобы квантифицировать свои суждения, доводя иногда вопрос до абсурда». Нараставшая слабость необихевиоризма заключалась не в его стремлении к формализации и квантификации своих понятий и схем, а в становившейся все более очевидной их неадекватности психической реальности. Халл поставил задачу создать гло­бальную теорию поведения млекопитающих, включая человека. Решить же ее он не мог из-за принципиальной слабости методо­логических позиций. Поведение не сводится к навыкам, а на­выки человека не идентичны условнорефлекторным действиям животных. Извлекая из опыта исследования этих действий в школе Павлова некоторые общие идеи, возводя их в посту­латы, из которых затем дедуцировалось объяснение любых пси­хических проявлений, Халл следовал общей для всего бихевио­ризма редукционистской ориентации. За дедукцией скрывалась редукция: не выведение частных положений из общих законов, свойственное точным наукам, а сведение присущих человеку социально-детерминированных пси­хических форм к формам хотя и психическим (а не механиче­ским или биологическим), но определяемым на основе единст­венного принципа — адаптации к среде с целью удовлетворения органических потребностей. Халл выстроил последнюю бихевиористскую макротеорию. С ее распадом «век теорий» в американской психологии, по свидетельству Зигмунда Коха, закончился. Появляются «мини-системы», т. е. концепции, касающиеся отдельных процессов и проблем: научения, восприятия, эмоций, личности и др. Оперантный бихевиоризм. Роль лидера американской пси­хологии переходит к Бурхусу Фредерику Скиннеру (р. 1904), приобретшему репутацию «антитеоретика».

Скиннер стал широко известен в 30-х годах своими новаторскими иссле­дованиями «оперантного» поведения. Но его влияние в тот период на амери­канскую психологию было менее значительным, чем Толмена и Халла. Оно резко возросло после разочарования во «всеохватывающих теориях типа хал­ловской» .

Скиннер разъяс­нил, в каком смысле он отрицательно относился к теории. Под теорией он понимал объяснение наблюдаемых фактов путем обращения к процессам, которые происходят либо в нервной системе, либо в «концептуальной системе» (Под «концептуальной системой» имелась в виду система понятий типа толменовской), либо в области сознания. Теории, объясняющие научение этими процессами, дают, согласно Скиннеру, ложную уверенность в нашем знании о том, как строится поведение. Вместе с тем, возражая против оценки его концепции как антитеоретической, Скиннер подчер­кивал, что всегда являлся сторонником теории, но «в другом смысле». Всегда — это значит с начала 30-х годов, когда опе-рационалистское движение увлекло и Скиннера. В 1931 г. он опубликовал статью «Понятие рефлекса в опи­саниях поведения». Здесь впервые условный рефлекс тракто­вался не как реальный акт жизнедеятельности, присущий ей самой по себе, а как производное от операций эксперимента­тора. Впоследствии Скиннер остыл к операционалистскому плану превращения психологии в строгую науку. Но печать по­зитивизма лежит в той или иной степени на его последующих трудах: «Поведение организмов» (1938), «Наука и человеческое поведение» (1953) , «Вербальное поведение» (1957) , «Кумулятивная запись» (1961), «Обстоятельства подкрепления» (1969). В одной из работ Скиннер писал, что за всю свою жизнь он имел только одну идею, и эту идею выражает термин «уп­равление». Имелось в виду управление поведением. Справиться с этой задачей экспериментатор способен лишь в случае, если контролирует все переменные, под влиянием которых складывается и изменяется поведение организма. Он утрачивает власть над своим объектом, когда допускает его зависимость от гипотетических, ускользающих от прямого наблюдения внут­ренних факторов. Поэтому интерес для науки представляют только непосредственно фиксируемые функциональные отно­шения между предшествующими экспериментально контроли­руемыми стимулами и последующими реакциями. «Скиннеров-ские функции,— замечает Боринг,— это простые юмистские кор­реляции дискретных переменных, а не каузальные последова­тельности, и о Скиннере однажды шутливо было сказано его друзьями, что он изучает пустой организм» . Но разве не очевидно, что «пустой организм» — это не научный факт, а порожденная позитивизмом теоретическая конструкция? К гипотезам и дедуктивным теориям, по мнению Скиннера, наука вынуждена прибегать там, где ее объектами являются микро- или макроявления, недоступные прямому восприятию. Психология же находится в более выгодном положении. Взаи­модействие факторов, порождающих поведенческие реакции, можно непосредственно увидеть. Для этого, однако, требуются специальные экспериментальные установки и схемы. Они по­добны оптическим приборам, позволяющим обнаружить собы­тия, скрытые от невооруженного глаза. Таким прибором Скин-нер считал изобретенный им экспериментальный ящик (на­званный впоследствии, вопреки протестам самого Скиннера, «скиннеровским ящиком»), в котором белая крыса (или голубь), нажимая на рычажок (или кнопку), получает подкрепление. Рычаг соединяется с самописцем, регистрирующим движение. Нажим на рычаг рассматривается в качестве образца и само­стоятельной единицы «оперантной реакции» — очень удобной для фиксации, поскольку всегда можно однозначно определить, произошла она или нет. Дополнительные устройства позволяют соединять подкрепление с различными сигналами (звуковыми, световыми и т. д.). Схема опыта может быть усложнена. Например, вместо од­ного рычажка перед крысой находятся два, ставя ее тем самым в ситуацию выбора. Из этого довольно простого набора эле­ментов составляются самые разнообразные планы управления поведением. Так, крыса нажимает на рычаг, но получает пищу только тогда, когда загорается лампочка. В результате в даль­нейшем при свете лампочки скорость реакции заметно возрас­тает. Или пища выдается лишь при нажиме с определенной силой. В дальнейшем движения требуемой силы появляются все чаще и чаще. Можно соединить движения в цепи (скажем, реакция на зеленый цвет ведет к появлению нового раздражи­теля — красного цвета, двигательный ответ на который подкреп­ляется). Экспериментатор может также широко варьировать время и порядок положительного и отрицательного подкрепле­ний, конструируя различные «планы подкрепления» (например, подкрепляется только первая реакция, которую организм про­изводит через определенный интервал времени, или подкреп­ляется только первая реакция после определенного количества других и т. п.). Скиннер отрицательно относился к статистическим обобще­ниям, считая, что лишь тщательная фиксация реакций отдель­ного организма позволит решить главную задачу психологии — предсказывать и контролировать поведение конкретных инди­видов. Статистические данные, касающиеся группы (выборки), недостаточны для выводов, имеющих предсказательную силу в отношении каждого из ее отдельных членов. Частоту реакций и их силу запечатлевают кривые, которыми, по Скиннеру, исчер­пывается все, что позитивная наука способна сказать о поведе­нии. В качестве образца такого типа исследований предлагалась работа Ферстера и Скиннера «Планы подкрепления», где были сведены в 921 диаграмму данные о 250 миллионах реакций, не­прерывно производившихся подопытными голубями в течение 70 000 часов. Подобно большинству бихевиористов Скиннер полагал, что обращение к физиологии бесполезно для изучения механизмов поведения. Между тем его собственная концепция «оперантного обусловливания» сложилась под влиянием учения И. П. Пав­лова. Признавая это, Скиннер разграничил два типа условных рефлексов. Он предложил отнести условные рефлексы, изучав­шиеся павловской школой, к типу 5. Это обозначение указывало на то, что в классической павловской схеме реакция возникает только в ответ на воздействие какого-либо стимула (5), т. е. безусловного или условного раздражителя. Поведение же в «скиннеровском ящике» было отнесено к типу Я и названо оперантным. Здесь животное сперва производит реакцию (Я), скажем, крыса нажимает на рычаг, а затем реакция подкрепля­ется. В ходе экспериментов были установлены существенные различия между динамикой реакций типа Я и выработкой слю­ноотделительного рефлекса по павловской методике. Так, в опы­тах Скиннера угасание рефлекса происходило иначе, а именно при неподкреплении реакции ее частота и сила возрастали, а не уменьшались, частичное подкрепление давало больший эффект, чем полное, и т. д. Тем самым была предпринята попытка учесть (с бихевио­ристских позиций) активность («произвольность») приспособи­тельных движений, понять функцию раздражителя не в качестве силового агента, вызывающего двигательный ответ по типу ме­ханического толчка (как это происходит, например, при колен­ном рефлексе), а в качестве условия, по поводу которого совер­шается реакция. Считая формулу «стимул-реакция» недоста­точной для решения проблем управления поведением, Скиннер полагал, что оба варианта необихевиоризма — толменовский и халловский — стремились ее спасти. Ограниченность этой формулы, по его мнению, состоит в том, что она не учитывает влия­ния результатов реакции на последующее поведение. Реакция рассматривается только как производное от стимула, только как следствие, но не как детерминанта, которая модифицирует орга­низм. Адекватная формула о взаимодействии организма со сре­дой, писал Скиннер, должна всегда специфицировать три фак­тора: 1) событие, по поводу которого происходит реакция, 2) саму реакцию, 3) подкрепляющие последствия. Эти взаимо­отношения являются несравненно более сложными, чем отно­шения между стимулом и реакцией. Намечался переход от «линейного» представления о поведе­нии к утверждению роли обратной связи в построении форм реакций. В этой роли выступало подкрепление, производящее отбор и модификацию мышечных движений. Разработанная Скиннером и его последователями техника «оперантного обу­словливания» получила в Соединенных Штатах широкое при­менение в различных областях практики, в частности в педаго­гике.

Установка на то, чтобы приложить принципы оперантного бихевиоризма к решению практических задач, придала этому направлению широкую попу­лярность далеко за пределами психологии. Оперантную технику стали исполь­зовать при воспитании умственно отсталых детей, лечении невротиков и пси­хически больных. Во всех случаях модификация поведения достигается путем постепенного подкрепления. Больной вознаграждается за каждое действие, ведущее шаг за шагом к цели, предусмотренной схемой лечения. В период вто­рой мировой войны Скиннер работал над проектом использования голубей для управления стрельбой по вражеским самолетам. В новелле «Walden two» Скиннер изобразил в беллетристической форме перспективы создания с помощью техники оперантного обусловливания нового справедливого социального устройства — очередной план излечения капиталистического общества от его пороков, исходя из психологических (бихевиористских) представлений о механизмах человеческого поведения, столь же несостоятельный, как и предшествующие, поскольку во всех этих проектах игнорируются действительные закономерности общественно-исторического развития.

11 ноября 1953 г., посетив урок арифметики в школе, где занималась его дочь, Скиннер, как он вспоминает в автобиогра­фии, пришел в смятение. «Внезапно ситуация представилась мне совершенно абсурдной. Не ощущая своей вины, учитель раз­рушал почти все, что нам было известно о процессе научения» . Под впечатлением этой картины Скиннер стал раз­мышлять о факторах подкрепления, которые можно было бы использовать для улучшения преподавания школьных предме­тов, и спроектировал серию обучающих машин. Так возникло направление, названное программированным обучением . Его быстрое развитие отвечало запросам эпохи научно-техни­ческой революции. Но сама по себе идея оптимизации обучения и использования в этих целях специальных машин не соединена нераздельно с какой-либо единственной психологической концеп­цией. Что касается концепции Скиннера, то она смогла (в отличие от других психологических систем) направить поисковые работы по программированному обучению в силу того, что вво­дила принцип членения процесса решения учебной задачи на отдельные операции, каждая из которых контролируется под­креплением, служащим сигналом обратной связи. Мы уже отмечали, что скиннеровское понятие об оперантной реакции как особом типе «обусловливания» восходит к Торндайку: двигательные акты совершаются хаотично и упорядочи­ваются после множества случайных проб благодаря тому, что организм в конце концов испытывает либо удовлетворенность, либо дискомфорт. Но эти итоговые глобальные переживания (выполняющие функцию сигналов обратной связи) относятся Торндайком к завершающему моменту всего процесса, который, стало быть, контролируется лишь в пределах этого момента, тогда как все предшествующие действия (операции) никакому контролю не подлежат, иначе говоря, являются неуправляемыми. Главные коррективы, внесенные в торндайковскую схему Скиннером, связаны с вычленением простейшей оперантной реак­ции как единицы процесса поведения (научения). Это позволяло превратить каждую из частей процесса в объект управления. Отсюда и возможность программирования процесса на всем его протяжении, без чего машины в обучении неприменимы. Вместе с тем скиннеровская «технология обучения» вносила в педагогическую теорию и практику присущую всему бихе­виоризму идею об идентичности механизмов модификации пове­дения у всех живых существ. Предполагалось, будто принци­пиальных различий между научением у человека и у остальных позвоночных не существует. Особенно резко обнажилась несо­стоятельность этого положения в скиннеровской трактовке тех высших форм психической деятельности, которые издревле' при­нято считать чисто человеческим достоянием, а именно речевых актов. В книге «Вербальное поведение» Скиннер развивает концеп­цию, согласно которой овладение речью происходит по общим законам образования оперантных условных рефлексов. Когда один организм производит речевые звуки, другой организм их подкрепляет (положительно или отрицательно), контролируя тем самым процесс приобретения этими звуками устойчивых значений. Последние, по Скиннеру, могут относиться к одному из двух разрядов — указывать либо на предмет, в котором гово­рящий индивид испытывает потребность, либо на предмет, с ко­торым этот индивид соприкасается. С критикой Скиннера выступил известный американский лингвист Н. Хомский, показавший, что попытки объяснить порождение речи по типу оперантных реакций крысы, нажи­мающей на рычаг, не только несовместимы с лингвистической трактовкой языка как особой системы, но и обессмысливают ключевые для бихевиоризма понятия о стимуле, реакции, подкреплении. Полемика лингвиста Хомского с бихевиористом Скиннером обнажила глубинный конфликт между двумя на­правлениями в понимании детерминации человеческой психики, Хомский был прав, настаивая на том, что вербальное поведение развертывается по принципиально иному типу, чем телесные реакции, приобретаемые организмом в поисках подкрепления, а именно по законам, присущим языку как таковому. Подчи­няясь этим законам, поведение организма включается в новый детерминационный ряд. Оно преодолевает тяготение биологи­ческого поля. Хомский отщепил язык и от реальной истории, и от людей, которые ее творят. Это объединяло его со Скиннером. В итоге при первой же попытке объяснить, каким образом язык стано­вится регулятором поведения конкретных индивидов, Хомский вместо социальной детерминации опять-таки склонился к биоло­гической, притом в ее более архаичном варианте, чем у Скиннера, а именно к так называемому преформизму. Речевые и мыслительные структуры, равно как способы их преобразова­ния, имеют, по Хомскому, доопытное происхождение. Это озна­чало возврат к декартовским «врожденным идеям». Хотя кон­цепция Хомского, продуктивная в лингвистике, не содержала применительно к психологии новаторских решений, критика им основных бихевиористских понятий произвела на американских психологов большое впечатление. В начале 70-х годов даже авторы, симпатизирующие бихе­виоризму, касаясь полемики между Хомским и Скиннером, пи­сали: «Представляется, что в настоящее время маятник истории качнулся в направлении вердикта Хомского». Стали раздаваться голоса о том, что концепция Хомского знаменует начало новой революции в психологии. И поскольку смысл научных революций представлялся, по Куну, как переход от одной парадигмы к другой, то к учению Хомского стали при­сматриваться как к наиболее вероятному претенденту на новую парадигму, призванную сменить бихевиористскую. В действительности концепция Хомского по отмеченным при­чинам не могла преобразовать строй научных представлений о поведении. Она не породила ни одной исследовательской про­граммы в области психологии. Но она показала, что успешная разработка этой области предполагает обращение к опреде­ляющим истинно человеческое поведение надындивидуальным интеллектуальным структурам, которые бихевиоризм с его ори­ентацией на элементарные биологически обусловленные формы реакций начисто игнорировал. Прослеживая перипетии бихевиористского направления, мы обнаруживаем за всеми его вариантами и фазами воздействие общих методологических установок — позитивистской интерпре­тации научного познания и редукционистской философии чело­века, согласно которой детерминанты поведения крысы иден­тичны детерминантам поведения человека в «лабиринте жизни».
}

ПСИХОЛОГИЯ В КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ СТРАНАХ В 30—40-х годах XX ВЕКА

В конце 20-х — начале 30-х годов мир капитализма потряс жесточайший экономический кризис. Сильнее всего он поразил Соединенные Штаты Америки: началась массовая безработица, шло разорение и обнищание широких слоев населения, обо­стрилась классовая борьба. Все это существенно изменило идео­логическую атмосферу, в которой развивалась психология. В этой обстановке происходит переориентация исследований в различных областях. Появляются новые направления. Резко возрастает интерес к социальной психологии и проблемам мо­тивов поведения. Психотерапия используется не только для ле­чения невротиков, но и с целью помочь личности избавиться от внутренних конфликтов. Широкую популярность приобретает психологическое консультирование. По свидетельству Британ­ской энциклопедии, «большая депрессия 30-х годов была перио­дом расширяющейся активности (психологов)... Про­фессиональное консультирование распространялось на безработ­ных, анализировались покупательные привычки населения, и изучение мнения стало вспомогательным средством при форму­лировании политики правительства».

ФРЕЙДИЗМ

Ни одно направление не приобрело столь громкую известность за пределами психологии, как фрейдизм. Это объясняется влиянием его идей в странах Запада на искусство, литературу, медицину, антропологию и другие области науки, связанные с человеком.