Психологические системы как «супертеории»

В развитии психологии имеется одна особенность, побудивший историков ввести в описание этой науки наряду с характеристикой ее фактов и теорий понятие о системах. Психологические системы трактуются как «супертеории». Их возникновение ряд авторов сиязывает с теоретической незрелостью психологии. «Наука воздерживается от спекуляций, которые не были бы пронизаны и упрочнены фактами. Но в науке психологии в целом недоста­точно фактов, чтобы образовать «единую прочную систему»»,— писала в 1933 г. американский психолог Эдна Хайдбредер. Про­цитировав через 40 лет это суждение, американские психологи Мельвин Маркс и Вильям Хиликс отмечают, что оно все еще остается в силе. По мнению этих авторов,' функция системы — «директивная»: система указывает психологу, с какими объек­тами и какими методами ему работать. Сама по себе характеристика систем как «супертеорий» является сугубо описательной и не раскрывает ни их происхож­дения, ни их роли в прогрессе научно-психологического позна­ния. Понятие о системе соотносится с понятием о школе как объ­единении ученых, следующих предписаниям этой системы в про­тивовес другим школам или научному сообществу в целом. Конфронтация альтернативных концепций необходима для нор­мального роста науки. Однако в ситуации противостояния систем каждая из них утверждала свой особый предмет иссле­дования и свой способ его разработки. Тем самым утрачива­лось единство изучаемой области. Нельзя было более говорить о психологии в единственном числе. «Психологии 1925 года», «Психологии 1930 года» — так назывались изданные Марчесоном книги. В ту пору было много психологии и число их продолжало расти. Столь необычная картина, казавшаяся свойственной одной только психологии, утратила видимость уникальности после того, как американский историк физики Томас Кун выдвинул учение о парадигме.
}

«Контекстный» подход

Многие факты (например, одновре­менное открытие какого-либо феномена или закона несколькими исследователями независимо друг от друга, факт «преждевремен­ных открытий», т. е. открытий, получивших признание лишь в следующую эпоху, и др.) говорят о том, что ход научных идей подчинен объективной закономерности, что отдельный уче­ный—представитель своего времени, он ограничен в своих творческих порывах «интеллектуальным климатом» своей эпохи. Открытие не может произойти без подготовивших его идей. Оно также не может оказать влияние на научный прогресс без бла­гоприятной для его восприятия социальной и культурной атмо­сферы. Какова же в таком случае функция отдельных личностей, именами которых принято обозначать теории (трехкомпонент-ная теория цветного зрения Юнга — Гельмгольца), открытия (открытие Павловым закономерностей образования условного рефлекса), школы (структурная школа Титченера), направле­ния (фрейдизм) и т. д.? Один из главных сторонников «контекстного» подхода, аме­риканский психолог Э. Боринг, считает, что история науки должна придерживаться взгляда, высказанного Львом Толстым, который в «Войне и мире» назвал великих людей «рабами исто­рии». Их имена лишь ярлыки, нужные для того, чтобы разли­чать эпохи, школы, направления, важные исторические эпизоды. По мнению Боринга, «контекстный» подход позволяет утвердить применительно к эволюции познания принцип детер­минизма как незыблемый постулат любого объяснения, претен­дующего на научность: «контекст», «дух времени», а не личность порождает и определяет движение научной мысли. Другой американский психолог, Шульц, считает, что оба подхода к историческому процессу—«персоналистский» и «кон­текстный» («натуралистский»)—дополняют друг друга. «Исто­рия не оставляет сомнений в том, что имеются великие люди, но имеются также и великие события. Оба ряда переплетаются и влияют друг на друга. Представляется, однако, что дух вре­мени играет более важную роль, ибо, каким великим ни был бы человек, если он слишком далеко отстоит от климата времени, он и его прозрения погибнут безвестно» . Концепция «контекста» не имеет серьезного объяснитель­ного значения из-за неопределенности ее основных понятий: «интеллектуальный климат», «дух времени», «социокультурная атмосфера», «психосоциальная матрица» (Боринг считает, что вместо термина «дух времени», предложенного Гёте, целесообразно применить оборот: «психосоциальная матрица». «Общая сцена научного действия — психосоциальная матрица»). Она не выводит за пределы констатации того, что научное достижение коррелирует с социально-психологическими обстоятельствами, к которым Бо-ринг относит следующие: взаимодействия между людьми, между мыслителем и его воспоминаниями, навыками его ума. Обращение к столь неопределенным детерминантам не продви­гает нас вперед ни в понимании движущих сил развития науч­ной мысли, ни в понимании ее объективной исторической логики. Ведь смена одного контекста другим не влечет за собой исчезновения научного результата, имеющего основания также в свойствах самого знания, объясняемых теорией отра­жения. Неудовлетворенность «контекстным» подходом породила по­пытки найти другие способы интерпретации истории психоло­гического познания. Смысл этих попыток сводится к выявлению его стабильных регуляторов. Принцип «контрастирующих пар». Первые попытки открыть общие линии в движении психологических идей выразили схемы, согласно которым этому движению свойственна полярность. Воспользуемся термином, предложенным американским истори­ком Робертом Уотсоном, и назовем такую трактовку принципом «контрастирующих пар». Предлагались разнообразные «списки диад». Г. Мёрфи, на­пример, характеризует различие между общим обликом психо­логических исследований в 10—20-е годы нынешнего столетия по четырем «контрастирующим парам»: «структура — функция», «часть — целое», «качественное — количественное», «экспери­ментальное— генетико-статистическое», утверждая, что в 10-е годы доминировал первый член антитезы, в 20-е — второй (36). Проанализировав американские психологические журналы за 50 лет, Д. Брунер и Г. Олпорт обобщили материал в «диадах»: «рациональное — эмпирическое», «телеологическое — механиче­ское», «качественное — количественное» и др. Они сделали вы­вод, что главная тенденция состоит в возрастающем удельном весе второго термина каждой пары. Несколько позже, вновь обсуждая вопрос о психологических «антиномиях», Ол­порт разделил все теории на две группы: а) следующие прин­ципу детерминизма (бихевиоризм, кибернетика, учение об условных рефлексах, ортодоксальный психоанализ и др.) и б) акцентирующие ориентацию личности на свое будущее (пер­сонализм, экзистенциализм, феноменология, учение об уровне притязаний, самоактуализации и др.). За этим стоит «диада»: «детерминизм — телеология». От принципа «диад» отправлялся также Р. Уотсон в своей концепции «предписаний», которой мы дальше коснемся.
}

«Персоналистский» подход

Поскольку научные гипотезы, открытия, заблуждения имеют авторов, имена которых сохра­няет история, сложилось мнение, будто последней причинной инстанцией в развитии науки являются воля и разум («вспышки гения») отдельных личностей. Влияние этой концепции, восхо­дящей к Карлейлю с его «культом героев», сказалось и на историко-психологических работах. Однако даже те, кто говорит о «великих психологах» (вышедшая тремя изданиями книга американского историка Р. Уотсона называется «Великие психологи от Аристотеля до Фрейда»), пыта­ются выяснить обстоятельства, которые обусловили их величие, в не ограничиваться общим, бессодержательным представле­нием о спонтанном генерировании идей.
}

Диалектика

Познание реальности носит сложный и про­тиворечивый характер. Одним из проявлений диалектики позна­ния выступают кризисные ситуации и революции в науке. Психология также пережила ряд кризисов и революций. Вопрос о кризисах науки был специально изучен В. И. Лени­ным, показавшим на анализе революции в физике XX в. их философский и социальный смысл. Ленинские выводы дают ключ к пониманию кризисов психологии как науки, связанных с переходом от одной картины психической деятельности к дру­гой. В свете ленинских выводов отчетливо виден один из коренных недостатков историко-психологической работы в капиталистиче­ских странах — игнорирование зависимости движения научных идей от общественной практики, от конфронтации мировоззрений. Диалектика процесса познания (соотношение в нем абсолютной и относительной истин, инвариантного и вариативного, эволюци­онного и революционного) либо полностью выпадает из сферы исторического видения зарубежных исследователей, либо тракту­ется неадекватно исторической реальности. Резко выступает сла­бость позиции этих исследователей при переходе от описания к объяснению. Конечно, и описание никогда не может быть сво­бодно от предварительно принятой историографом методологи­ческой схемы, незримо регулирующей отбор и группировку фактов. Но при исторической реконструкции, когда мы обраща­емся к событиям, которые бессильны повторно вызвать к жизни, с тем чтобы удостовериться в правильности нашего представле­ния о них, роль интерпретации становится более ответственной, чем в экспериментальных науках. Длительное время в буржуазной историографии доминиро­вали два подхода: «персоналистский» и «контекстный».
}